Игра слов

Почему оговориться на сцене страшнее, чем забыть текст

В советские годы в Театре сатиры шел спектакль, в котором герой Александра Ширвиндта вытаскивал сына своей любовницы из бесчисленных передряг. В одной из сцен он появлялся на пороге и сообщал, что сына, на сей раз, не нашел. Но однажды актриса оговорилась и спросила: «Где мой сыр?» На что Ширвиндт в своей невозмутимой манере ответил: «Я его съел». Сцену доиграли с трудом – под гомерический хохот зала.

Артисты говорят, что забыть текст еще пол беды (всегда помогут партнеры). Куда страшнее – оговориться. Ведь одна неловко произнесенная фраза может в корне поменять ход спектакля.

Когда слово не выговаривается

Наиболее «трагический» случай произошел опять же в Театре сатиры, когда здесь однажды в репертуаре появилось произведение Федора Бурлацкого с интригующим названием «Бремя решения». Сюжет был основан на подлинных событиях, это история про Карибский кризис. Георгий Менглет играл начальника ФБР Эдгара Гувера. По роли он сидел на возвышении над сценой и комментировал действие. И все бы ничего, но генерала Тэйлора, начальника объединенных штабов американской армии, играл Спартак Мишулин, который появлялся в Овальном кабинете в румынском костюме и чехословацких босоножках. А поскольку он строил дачу, то у него были загорелые руки, на одной из которых виднелась татуировка в виде маленького якоря.

У Спартака Мишулина была фраза:«На 19-е число назначена бомбардировка Кубы». Но слово бомбардировка артисту никак не давалось. Он говорил «бамбрардировка», «брамбардировка», «бомбрардирковка». Михаил Державин всякий раз хихикал, Андрей Миронов злился и зловеще ему шептал: «Перестань, прекрати, я буду жаловаться Плучеку». (Валентин Плучек в 1957-2002 гг. – главный режиссер Театра сатиры.)

На четвертом спектакле, когда Спартак Мишулин снова произнес «брабардировка», Георгия Менглет прокомментировал: «Ничего страшного, это по-кубински».

Для следующего раза Михаил Державин посоветовал Мишулину записать злосчастное слово на бумаге и выходить с папкой. Но он вышел с тетрадкой для первого класса, скатанной в трубочку. И когда он ее расправил, чтобы по слогам прочитать слово, тетрадка свернулась. Все уже приготовились хихикать, но Спартак вдруг говорит: «На 19-е число назначен бомбовый удар по Кубе».

И тут от полной неожиданности спектакль остановился. Никто не мог вспомнить текст, да и за счет импровизации выкрутиться невозможно, поскольку слова роли строго задокументированы Бурлацким. В полной тишине Андрей Миронов обратился к Владимиру Ушакову: «Линдон, а вы-то почему молчите?» Тот ответил: «А почему я должен говорить? У меня слова в конце сцены… А сейчас у меня слов нет». И тут сверху голос Менглета: «Самое интересное, что и у меня нет».

Тогда помреж решил раньше времени заканчивать спектакль. По его команде за сценой раздался выстрел, и сыграли финал. Когда занавес открылся и артисты вышли на поклоны, зрительный зал реагировал вяло – словно пытаясь понять, а что, собственно, произошло. Георгий Менглет прокомментировал: «Не разобрались в сюжете».

Помогает находчивость

Многое в театре зависит от находчивости артиста. Олег Ефремов, игравший императора Николая Первого, вместо: «Я в ответе за все и за всех!» – заявил: «Я в ответе за все… и за свет!»

Первым отреагировал Евгений Евстигнеев: «Тогда уж и за газ, ваше величество!»

Но в следующий раз сам Евстигнеев не смог выкрутиться от своей собственной оговорки. В постановке по пьесе Шатрова «Большевики», он, выйдя от раненого Ленина в зал, вместо фразы: «У Ленина лоб желтый, восковой…» сообщил: «У Ленина… жоп желтый!..» Спектакль остановился. Артисты расползлись за кулисы – хохотать.

Подготовлено редакцией журнала «Театрал»